Для анализа состояния похоронной традиции и жанра причета
были выбраны Старорусский район как место наиболее древнего поселения славян
на территории Новгородской области и Окуловский, заселенный новгородцами несколько
позднее. Следует отметить, что, несмотря на тяжелый урон, нанесенный Старорусскому
району в годы Великой Отечественной войны, фольклорная традиция сохранилась
здесь относительно неплохо. Еще помнились бытовые и календарные обряды, исполнялись
связанные с ними жанры. Однако, что касается похоронного обряда, то в позднейшей
традиции сохранилось и восстанавливается далеко не все. Остальное может быть
лишь реконструировано, исходя из имеющихся исторических и этнографических
данных по другим регионам. Как известно, похоронный обряд является отражением
не только бытовой стороны его носителей, но и архаического миросозерцания.
Похоронный обряд, некогда, вероятно, не менее сложный по структуре, чем свадебный,
теперь предстает теперь в сильно редуцированном виде. Об этом говорят и беседы
с информаторами, записанные в конце восьмидесятых годов (например, с Федоровой
М. Н., уроженки деревни Дорожново Окуловского района, на время записи проживавшей
в поселке Кулотино этого же района, или с Власовой А. Я., уроженки деревни
Гари Старорусского района, проживавшей на время записи в деревне Дубки названного
района).
Изучение причети показало, что русская деревня советской
эпохи сохранила
импровизационную культуру исполнения, когда фольклорный текст каждый раз как
бы создается заново на основе сложившейся традиции. Жанр причитаний -
центральный для обряда, несмотря на произошедшие с ним разрушительные
изменения, по-прежнему выполняет свою бытовую функцию. Причет продолжает
сохранять культурную память, но в нем значительно блекнут художественные
достоинства, исчезает ряд обязательных моментов (например, подробного
комментирования происходящего на похоронах). Жанр становится все более
клишированным. Это связано, в первую очередь, с утратой непосредственного
отношения к смысловой стороне языческой символики. Не удалось выявить весь
цикл причитаний похоронного обряда, которые (как, например, в свадьбе)
сопровождали бы весь обряд, тематически отграничивая определенные его этапы.
По всей видимости, мы имеем дело с явным угасанием фольклорной памяти.
Трудно сказать, на каком этапе исторического развития началось подобное
редуцирование. Но несомненно, что здесь сильно сказалась культурная политика
государства, с одной стороны, и интенсивное превращение России из аграрной
страны в промышленную и, следовательно, городскую. Тем не менее, архаические
стороны сознания деревенского человека в похоронном обряде сохранились
достаточно хорошо. Так, например, известно, что смерть в русской фольклорной
традиции всегда воспринималась как враг. Это сохранилось и в текстах,
записанных на рубеже 70-х - середины 80-х годов. В плачах смерть называется
"злодейкой", "душегубицей", которая не делает уступок,
не внимает мольбам и
просьбам. В материалах архива хранятся записи, в которых говорится о разного
рода приметах, связанных с приходом смерти в дом или семью. Например,
предвещали смерть кукушка, севшая на хозяйственную постройку; птица, стучащая
в окно; собака, воющая книзу ("собачий вой - на вечный покой");
лошадь, идущая
навстречу людям, которые провожают умершего, и так далее. Чтобы
удостовериться в смерти человека, ему подносили к губам зеркало, если оно
не
запотевало, значит, человек умер. Чтобы не бояться умершего, который мог
каким-либо образом напоминать о себе (например, часто сниться или даже
приходить в дом; являться в каком-то ином облике, например, в зооморфном,
чаще
всего - птицы), надо было подержаться за печку, посмотреть в нее или в подвал,
а
на сороковой день повесить конскую узду на стену.
Мертвый спит, оставаясь человеком (покойник - спокойный
человек), однако
если у умершего были открыты глаза, то их закрывали и клали поверх век медные
пятаки. Вполне возможно, что это было связано со своеобразным откупом от
смерти, ибо считалось, что покойник высматривает кого-то из оставшихся в доме
живых людей или даже животных, желая забрать их с собой. В таких случаях обычно
говорили: "Смотрит - кого-нибудь насмотрит". Монеты (пятаки) оставляли
потом
в гробу. Интересно, что выкуп в данном обряде проявлялся и иначе, так например,
если долго не могли найти тело утонувшего человека, то существовал обычай
бросать в воду серебряные деньги, чтобы выкупить его у воды.
Тело покойного клали на скамейку, ему связывали руки и
ноги, так как
считали, что "нечистая сила" может их скручивать, принося умершему
человеку
боль. Через два часа тело мыли (два часа умерший "отдыхал"). Мыть
покойника мог
любой человек, но предпочтение отдавалось постороннему. К прошлому веку
относится представление, сохранившееся в памяти информаторов о том, что
совершать этот ритуал должны были старые девы. В Окуловском районе записана
частушка:
Не ходи, подруга, замуж
За таких разбойников,
Лучше купим по ушату,
Будем мыть покойников.
(Записано от М. Н. Федоровой в 1988 году)
Сохранился обычай оплачивать обмывание чем-нибудь из вещей
покойного.
Мыли покойного из горшка, теплой водой с мылом, затем горшок после
выбрасывали в реку вместе с водой, обычай, в котором, несомненно,
просматривается языческое мироощущение. Был и иной вариант, когда
оставшуюся после процедуры воду выливали в то место, где никто не ходит, и
ничего не сажают, так как эта вода "мертвая" - она могла погубить,
умертвить
землю. В Старорусском районе считали, что за обмывание покойного отпускаются
грехи: " Сорок человек обмоешь-сорок грехов снимешь" (Власова А.Я.).
Одевал
покойника тот же человек, который мыл. Одевали во все новое, чтобы "там"
он
"выглядел хорошо" (со слов Власовой А. Я.), ведь умерший отправлялся
на житье
"вековечное". Смертная одежда не только завещалась, но и готовилась
заранее,
таким образом, выполнялось последнее желание человека. Шитье одежды - тоже
ритуал: когда ее шили, то узлы не делали и не отрывали их, как и нитки. Шили
в
один шов, иголкой вперед, швы не выворачивали, пуговицы не нашивали.
Н.В.Андреева из Окуловского района отметила, что раньше чаще всего шили
кофту и юбку. С большой степенью уверенности можно сказать, что это
позднейший обычай, может быть, относящийся уже к советскому времени, так как
по исследованиям этнографов известно, что распространенной "смеретной"
одеждой была рубаха, как для мужчин, так и для женщин. В гроб клали и те
предметы, с которыми покойный не расставался при жизни. Гроб делали из еловых
или сосновых досок. Нельзя, например, было делать "домовину" из
осины, так как
считалось, что осина проклятое дерево, ибо, по легенде, на ней повесился Иуда,
и
от этого она дрожит (Власова А. Я.). Стружку, оставшуюся от изготовления,
клали
на дно гроба или в некоторых случаях в подушку, на которой находилась голова
умершего. Сжигать щепу и стружку было нельзя, ибо, как считали в Окуловском
районе, умершему от этого будет жарко. Гроб - домовину всегда делали в
соответствии с ростом умершего. Считалось, что покойник кого-нибудь заберет,
если гроб будет больше (Окуловский район, Федорова М. Н.). Домовину с телом
ставили так, чтобы умерший был обращен лицом к иконе, то есть к красному углу
(Окуловский район), но в Старорусском районе отмечается как наиболее
распространенный вариант, когда умерший лежит головой в красный угол, а
ногами - к двери.
За окно комнаты, в которой находился покойник, вывешивали
льняное
полотенце или кусок белой ткани. Эта традиция отмечается во всех
обследованных деревнях Окуловского и Старорусского районов. "Идешь по
деревне и, если где увидишь тряпочку или полотенце, значит в доме траур",
- так
говорила Н. В. Андреева из Старорусского района. На лоб умершему клали
"венчики" или "прощеные грамоты", в которых содержалась
молитва отпущения
грехов. В правую руку давали подорожную, а в левую - носовой платок. В
Старорусском районе считали, что он нужен для того, чтобы стирать пот во время
Страшного Суда, а также для того, чтобы вытирать слезы, если человек,
перешедший в мир предков, всплакнет при встрече с близкими на "том свете".
Встречи эти происходили, по мнению опрашиваемых, в течение сорока дней.
Интересно интерпретировали информаторы Окуловского района функцию
нательного крестика, которым снабжался усопший. Так, М. Н. Федорова говорила
о
том, что он служит "пропуском" и что, прежде чем войти в ворота
иного мира,
необходимо было показать крестик, при этом крестик умершему надо было
покупать обязательно новый. Этот обычай отличался от принятого в
Старорусском районе, где хоронили умершего с тем же крестом, который человек
носил при жизни. Похороны происходили на третий день. От дома до дороги
разбрасывались еловые ветки, по которым двигалась процессия, чтобы уходящий
в
мир иной "шел" по "чистой дороге", так как ель считалась
в данных местах чистым
деревом. Когда возвращались с кладбища, ветки убирали, а затем их сжигали,
вероятно, уничтожая таким образом следы умершего, чтобы он не вернулся и не
забрал кого-либо из оставшихся в живых родственников.
Сохранилось довольно много разного рода примет, связанных
с
отправлением похоронного обряда. Часто эти приметы носили характер оберега.
Так, например, копали могилу в день похорон рано утром, и место выбирали
получше, так как считали, что если умершему место не понравится, то он в
течение сорока дней заберет еще кого-нибудь из родственников. А если еще
будет покойник, то "нужно ожидать и третьего" (по словам М. Н. Федоровой
из
Окуловского района). Обвал могильных стен тоже указывал на то, что придется
вскоре копать новую яму. В целом сохранился обычай во всем угождать покойнику.
Сохранялся в обследуемых районах и обычай не подметать полы до тех пор, пока
умерший находился в доме, ибо по примете можно было "вымести" кого-нибудь
из
живущих родственников. Кроме того, в доме завешивали темной тканью зеркала,
чтобы нечистая сила не испортила покойника. Гроб с телом несли до кладбища
на
полотенцах, по словам А. Я. Власовой из Старорусского района, нести считалось"
уважительнее", чем везти. Прощались с умершим окончательно на кладбище,
при
этом целовали в лоб или в иконку, которая лежала у него на груди. Слезы
прощающегося не должны были попадать на покойника, так как он тогда будет
лежать мокрым и обижаться. В таких случаях обычно говорили: "Отойди,
отойди,
не роняй слезы туда". А все присутствующие желали, чтобы земля была покойному
пухом. Прежде, чем опустят гроб в могилу, родственники бросали туда копейку
(по
всей видимости, серебряную), это означало, что они покупали себе место рядом
с
усопшим, а все остальные бросали медь, при этом говорили: "Вот тебе доля
- не
проси боле" (Федорова). Считалось, что деньги нужны были умершему для
того,
чтобы заплатить за перевоз через реку или озеро на том свете. Известно, что
образ реки и переправы - традиционный образ не только для русской, но и для
мировой культуры.
Предметы, связанные с похоронами, и вещи умершего тоже
имели свою
судьбу. После сорокового дня родственники могли раздавать личные вещи
покойного любым людям, не обязательно близким родственникам. А те предметы
и вещи, которые были задействованы в похоронном обряде (например, полотенца,
на которых несли гроб), либо опускали в могилу и засыпали землей, либо сжигали,
чтобы избежать дурного влияния умершего на живых людей. Все делалось так,
чтобы ничто не обеспокоило душу покойного и каким-либо образом удержало бы
ее
в мире живых людей. Многое делалось для того, чтобы усопший не вернулся бы
за
кем-нибудь, не "насмотрел бы кого-нибудь". Как уже было сказано
выше, считалось,
что открытые глаза покойника, являются знаком того, что они высматривают
новую жертву.
По традиции, пока проходил обряд на кладбище, в доме умершего
готовились
к поминкам. Дома обычно оставался кто-нибудь из родственников и готовил
поминальную трапезу, мыл пол. Поминки проходили не только сразу после
похорон, но и на девятый и сороковой день, затем через год. Умершие
родственники поминались и в Родительские субботы - дни, установленные
христианской традицией. В поминальные дни люди обязательно посещали могилы
родственников, принося с собой еду, вино, чтобы пригласить усопшего на
ритуальную трапезу. Таким образом, сохранялся обычай, оставшийся от древнего
похоронного обряда, который предусматривал как задабривание душ умерших, так
и демонстрацию силы жизни. В современном похоронном обряде просматриваются
контуры старого, еще языческого обряда, однако заметно и то, что магическое
содержание обрядового действа во многом стерлось.
ПРИЧЕТЬ В СОСТАВЕ ПОХОРОННОГО ОБРЯДА
Традиционный похоронный обряд всегда сопровождался причетами
(плачами).
В Новгородской области причет называется иногда "плакать на голос",
а в
Старорусском районе говорят - "голосить", "голошение".
Можно отметить явное
убывание традиции от 70-х к 90-м годам. В середине 90-х годов плачи записываются
все реже и реже. Это касается и похоронных и свадебных плачей. Если говорить
о
плачах похоронного обряда, то удается записывать, как правило, лишь
поминальные. В коллекции фольклора Новгородского университета отсутствуют
плачи оповещения, но есть тексты плачей-сетований и плачей поминальных. Хотя
есть и несколько фрагментов плачей, исполняемых, например, при обмывании
тела:
Глянула горька сиротинушка на тесову на лавочку:
Лежит-то родна матушка, позакрыты очи ясные ...
(Барабанова Н. К., Старорусский район)
При положении в гроб и выносе гроба причитывали:
Ты любименький, сыночек, родненький,
И понесут-то тебя, добрый молодец,
И по широкой-то, все гладкой улочке...
(Терешина Т. Т., Старорусский район)
Поминальные плачи были закреплены за определенными днями:
девятым,
двадцатым (полусороковины), сороковым (сороковины), годовщиной и так далее.
Причитания не имеют устойчивого текста. В них большую роль
играет
импровизационное начало и, следовательно, поэтические способности самих
плакальщиц. Похоронные причитания оказались менее устойчивыми, чем,
например, свадебные. Однако в основе похоронных плачей четко прослеживается
традиционная жанровая структура, архаическая по своему генезису. Это касается
и
структуры плача, и художественных средств выражения. В основе текстов плачей
обнаруживаются те схемы и художественные средства, которые вырабатывались
в
традиции для каждого из случаев: смерть отца, матери, мужа, детей и так далее,
но
каждая схема, подходящая к случаю, наполняется конкретным событийным
материалом, связанным с неповторимостью данного случая. В плачах по-прежнему
очевидны постоянные элементы композиции, например, обращение к умершему:
Дорогой ты, родный, Лешенька,
Уж ты надел платьице светлое...
(Федотова А. А., Старорусский район)
Или призыв побыть еще дома:
Да попрошу я, сиротинушка,
Что тебя, мила доченька,
Да погости, мила доченька,
Да во своем теплом гнездышке.
Теперя не неделюшку тебе неделывать
И не денечек тебе деневать...
(Архипова Г. П., Окуловский район)
Сохраняется и такая структурная часть, как просьба к умершему
открыть
глаза и сказать последнее слово:
И прогляни-ка ты очам ясныим,
Так уж скажи-ка словечко ласково...
(Виноградова А. Д., Старорусский район)
В плаче, записанном от Кузнецовой Н. И.(Старая Русса),
смерть предстает
ввиде таинственного существа, способного похитить человека:
Ой, ты-то, смертушка лютая,
Увела от нас родну маменьку...
В поминальных плачах постоянно встречаем просьбу-обращение
к стихиям
природы - ветрам, земле, чтобы они помогли общению с усопшим, который на этот
момент должен ожить, увидеть и поговорить с пришедшим.
А расступись-ка, мать - сыра земля,
Да раздайся, гробова доска,
Ты повыди-ка, повыступи,
Поговори со мною, сиротинушкой, -
причитывала Федорова М. Н. из Окуловского района.
Постоянно звучит и мотив сиротской доли, утраты надежды
на свидание с
умершим:
Из-за моря, из-за леса возвращаются,
Ждут да и дождутся,
А тебя, мой милый дитятко, не воротишь.
И не встречу я тебя на ясной тропиночке,
И никто мое горюшко не снимет
С несчастной моей головушки...
(Наумова М. И., Окуловский район)
Так же постоянно встречается и мотив приглашения усопшего
в гости с
просьбой посмотреть на то, как мается, как тяжело без него живет его семья:
Ты спроси-ка у молоденьки,
Как живу я, сиротинушка.
По утру я ранешенько
Умою личико белешенько,
Умою личико горячиим слезам,
Как выхожу я, сиротинушка,
На тяжелую на работушку, -
причитывала Базарова Е. К. из Старорусского района.
В плаче Ефимовой Е. А. находим:
Дорогая матушка, прилети ко мне
В дороги гости любимые,
Сядь на косистое окошечко,
Я буду ждать тебя и поглядывать...
В хранящихся архивных материалах достаточно часто встречаются
архаические элементы, восходящие к языческим представлениям о природе. К
таковым относятся, например, устойчивые формулы - постоянные места,
содержащие элементы заговора. Вот почти похожие начала поминальных плачей,
записанных в разное время от разных исполнительниц в Старорусском районе:
Так уж позавейте, ветры буйные,
Разнесите-ка пески желтые
Уже со высокой со могилушки,
Расступись-ка, мать-сыра земля...
(Виноградова А. Д.)
Уж и вы завейте, ветры буйные,
И разнесите, пески желтые,
И раскатитеся, камышки мелкие,
И откройся, гробова доска,
И вздынися, полотно белое,
И распуститеся, ручки удалые,
И открой ты очи ясные...
(Белоусова Н. Т.)
Элементы заговора содержатся и в обращении к умершему в
поминальном
плаче, содержащие просьбу сказать словечко:
Уж пришла я, горькая сиротинушка,
На твою на высокую на могилушку,
Так уж ты, моя сударынька, родна маменька,
Так уж скажи словечко ласково...
(Виноградова А. Д.)
Заговор естественно вошел в структуру плача, изначально
имевшего
магическую функцию воздействия на смерть. И хотя с течением времени
магический смысл слова сказанного утрачивался, тем не менее, традиционно
заговор оставался и продолжает до сих пор оставаться значимой смысловой
частью общей композиции причета.
Смерть в плачах осмысливается как переселение в новый дом,
в новую сферу
обитания. В плаче Виноградовой выделяется мотив переселения в новую
"горенку", уход из прежней, где все для умершего стало чуждым:
Видим горькие-то сиротинушки,
Наша сударыня, родна маменька,
Что не твоя-то постелюшка,
И не тебе эта подушечка,
А тебе сделали новую горенку...
Ох, заснул ты сном непробудныим,
Сном непробудныим, сном зловещим...
(Наумова М. И., Окуловский район)
Древние представления человека усматриваются и в образе
смерти-сна:
"Побужу я, сиротинушка, побужу от сна забудущего..." (Федорова Е.
Ф.,
Старорусский район).Во всех хранящихся в архиве текстах похоронных
причитаний обнаруживается мотив двоемирия - это земной мир и мир иной. Иной
мир не наделяется какими-то конкретными чертами, но известно, что в нем
обитают все ранее умершие и только умерший же может передать какие-то слова
привета от оставшихся жить или рассказать об их горьких сетованиях тем, кто
уже находится в том ином мире. К умершему обращаются с просьбой:
И не встретишь ли ты свою удалую головушуку,
А моего родного батюшку
И всех своих сродцев-приятелей?
Скажи от меня, сиротинушки,
Им низкий поклон с горючиим слезам...
(Ефимова Е. А.)
Или:
Ты не встретишься и не свидишься
С дорогим моим сродствам-приятелям,
С моей удалой-то головушкой,
С моим сердечным, милым детушкам?
Ты скажи, расскажи, моя родная,
Про мое житье сиротское...
(Федорова Е. Ф.)
Названные поминальные причеты содержат и представление
о возможном
возвращении из мира предков в особом, как уже было сказано выше, в зооморфном
облике (в частности, облике птицы, которая и навещает родственников в земном
мире):
Ой, ты, родна маменька,
Прилети ты на свою сторонушку,
Всправь ты сизые свои крылышки,
Да превратись ты в сизу пташечку,
Да прилети ты на свою родимую сторонушку...
(Кузнецова Н. И., Старая Русса)
Или у Ефимовой Е. А.:
Дорога матушка, прилети ко мне
В дороги гости любимые,
Сядь на косистое ты окошечко,
Я буду ждать тебя и поглядывать.
В народном представлении сохраняется и образ души-ветра,
на что указывает
поверье. "Когда слышится завывание ветра, говорят, покойники воют",
- так
говорит исполнительница, записанная в Окуловском районе. Ожидание прилета
души-птицы сопровождается подготовкой к встрече - это выражается в
стремлении плакальщицы поведать о жизни "горькой сиротинушки":
Уж и расскажу-то тебе, сиротинушка,
Уж про свою-то участь горькую,
Уж и ты не знаешь-то, моя-то кровь горячая,
Уж и не осталося у меня-то роду-племени,
Уж и не осталося у сиротинушки теплого гнездышка,
Уж и к кому-то я приклоню-то свою буйную головушку...
(Белоусова Н. Т.)
Это ожидание связано так же со стремлением попотчевать
горькой,
печальной ритуальной трапезой:
И поставлю я столы дубовые,
Понакрою скатерти бранные,
Понаставлю кушанья разные:
Первое кушанье я - малинушку,
Второе кушанье я - калинушку.
Как калинушка несладкая -
Так моя жизнь неприятная...
(Ефимова Е. А.)
Интересно, что похоронный плач, исполненный Ефимовой Е.
А., включает в
себя не только элементы поминального плача, но и, что кажется более
удивительным, лирической песни, в которой часто встречается образ птицы,
клюющей калинушку. Вот, например, фрагмент текста, имеющегося в собрании
песен П. В. Киреевского:
По всей видимости, мы сталкиваемся с разрушением традиции
похоронного
обряда в виде его редуцирования.
В причитаниях подобного рода встречается как мотив сборов
в дорогу, так и
образ самой дороги. Фольклорную "путь-дороженьку" умерший преодолевает
либо
пешком, либо перелетает птицей границу, соединяющую и одновременно
разделяющую два мира. Вот фрагменты плачей: "Не пойдешь ли ты по той
пути-дороженьке, И не встретишь ли ты... "(Ефимова Е. А.). Или "И
улетел ты
теперь, добрый молодец, Улетел ты от меня кукушечкой..." (Терешина П.
Т.).
Порядок следования названных мотивов свободный. Центральная фигура
похоронных плачей - образ покойного, а уже через него вводятся в плач и все
другие
персонажи. Правда покойный не является действующим лицом в полном смысле
этого слова. Он существует только через воспоминания и характеристики
вопленницы. Образ покойного в плачах рисуется идеальным и обладает самыми
общими характеристиками: очи ясные, уста сахарные, ручки удалые. Встречаются,
однако, и индивидуальные характеристики, например, в плаче Федоровой Е. Ф.:
Сама знаешь, сама ведаешь,
Кака ты у нас, у сиротинушек,
Слуга верная, безответная...
Хотя эта характеристика тоже стремится стать общей, идеальной,
однако
можно говорить и об особенных чертах образа: великом терпении, нежелании
причинять страданий близким людям, о доброте умершей матери, к которой
обращен плач.В целом о плачах можно сказать, что традиционные мотивы и
формулы причета, живущие в художественном сознании женщины, наполняются
конкретным содержанием и выливаются в эмоционально насыщенный текст.
Похоронные плачи, записанные за последние двадцать лет и хранящиеся в архиве
Новгородского университета, дают основание говорить о том, что их
поэтические формулы сохранились в их затвердевшем состоянии, но при этом
наблюдается явная тенденция к упрощению и редуцированию жанра.
(По материалам разделов "Похоронный обряд: современное
состояние традиции"
и "Причеть в составе похоронного обряда",
опубликованных на сайте )
Интернет-проект "ФОЛЬКЛОР НОВГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ"
выполнен при содействии института "Открытое Общество" (Фонд Сороса).
Автор и руководитель проекта: Бердяева Ольга Сергеевна. Научный консультант:
Мусатов Владимир Васильевич. Вебмастер: Сергей Сидорин.
