ПРАВОСЛАВНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

РЕДАКЦИЯ АЛЬМАНАХА

ПОПЕЧИТЕЛИ

ДИЗАЙН-СТУДИЯ

СХЕМЫ СТАРОЙ РУССЫ И РЕГИОНА

СПРАВОЧНОЕ БЮРО ГОРОДА

ПОГОДА В РЕГИОНЕ

ССЫЛКИ

Общество любителей древности

История военных поселений начинается с 1810 года, когда в деревни Климовического уезда Могилёвской губернии был водворён на жительство мушкетерский батальон. Однако они были созданы уже в 1649 г. в Сумерской волости, приписанной к Старорусскому уезду. Но широкое распространение поселения получили лишь после Отечественной войны и развились в систему. Создавались они в целях увеличения военных сил без затраты снабжения в мирное время, избавления от тяжелых рекрутских наборов и зависимости от дворянства. Против выступали Барклай де Толли, Дибич, Сперанский и другие известные люди. Одни боялись усиления монархической власти, другие — новой пугачевщины. Но Александр не желал считаться ни с какой оппозицией. Лишь Аракчеев одобрил его замыслы и принялся за их выполнение.

В августе 1816 года Высоцкая волость Новгородского уезда неожиданно была передана из гражданского ведомства в военное. Приехал генерал-майор Бухмейер со штатом, переписал крестьян и их имущество. А через месяц из Петербурга прибыл батальон гренадер Аракчеевского полка под командой майора фон Фрикена. 1043 нижних чина и 15 офицеров заняли под постой 19 деревень.

Не объявляя крестьянам истины, Аракчеев старался различными льготами подготовить их. Мирскими делами по-прежнему заведовали избранные жителями и утвержденные графом старшина в деревне, голова и земский в волости. Нуждающимся дали по лошади, всех освободили от подвод на казенные работы. Ввели бесплатное лечение. Обещали 25 рублей приданого при выходе замуж за солдата. Последние, кроме несения военной службы, стали употребляться на дорожные работы и строительство, и должны были помогать семье, где жили.

Уже в 1817 году крестьяне Холынской и Высоцкой волостей Новгородской губернии открыто выразили протест и сопротивлялись организации военных поселений. Но Александр I заявил: “Военные поселения будут. Хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова”.

18 апреля 1817 года Высоцкая волость, фактически давно уже управляемая адъютантом Аракчеева штабс-капитаном Мартосом, была официально назначена в военное поселение. А что это такое, поняли уже по первым приказам. Крестьяне с 18 до 45 лет, как и солдаты, разбивались на роты, отделения, десятки, получали казенную одежду и, наряду с хозяйственными делами, должны были учиться военному строю. Дети их с 7-летнего возраста зачислялись в кантонисты, а с 18-ти переводились в воинские части. С 45 лет поселенцы уходили в отставку, но несли службу в госпиталях и по хозяйству. Каждое поселение составлялось из 60 домов-связей, в которых располагалась рота – 228 человек. В доме — 4 хозяина с нераздельным хозяйством. Жизнь строго регламентировалась. Поселяне обязаны были совмещать постоянное пребывание на военной службе с выполнением обычных сельских земледельческих работ. В быт и занятия вводилась палочная дисциплина, за малейшую провинность — розги и шпицрутены.

В угоду “железному графу” полковые и батальонные командиры превзойти друг друга в строгом (читай жестоком) обращении с подчиненными. Не отставали от них и многие средние офицеры, особенно иностранцы. За Высоцкой волостью вскоре последовали другие.

5 марта 1820 года в Старую Руссу приехали 8 штаб- и обер-офицеров во главе с полковником Паренсовым, чтобы на месте решить, как лучше сделать подобное в новом уезде. И как ни старались держать это в тайне, пошли слухи о введении поселений. Они росли, множились. Тем более что наглядная картина была в каких-то десятках верст от Старой Руссы — на Шелони...

В конце января 1824 года с довольно солидным штатом в городе поселился генерал С. И. Маевский. А 16 февраля царь подписал указ о введении здесь военных поселений. В Старой Руссе все перешло в руки военных. Думу распустили, земство ликвидировали. Правда, должность городничего граф приказал оставить: ему нужен был здесь свой человек, и Морковников, как агент его вполне устраивал. Из части Старорусского уезда, не включенной в округ поселений, а также отдельных волостей Валдайского, Крестецкого и Холмского был образован новый Демянский уезд.

В начале мая в Старую Руссу прибыл пароход, доставивший груз и пассажиров из Новгорода. На низких бортах красовалась четкая надпись — “Военный поселянин”. С этих пор самоходное судно приходило еженедельно, а с увеличением числа пароходов русло Полисти мелело, они ходили до “кривого колена” (в нескольких верстах от города), а то и до Взвада или Устреки.

Между тем в Руссе хирели промышленность и торговля. Нарушились связи, не проводились ярмарки, опустели базары. Одна за другой закрывались купеческие лавки и заведения.

Под несмолкаемый треск барабанов жили теперь рушане. Силами подневольного дешевого труда поселян-рабочих по Ильинской и Александровской улицам строились двух- и трехэтажные красные казармы для размещения войск по проектам русского архитектора В. П. Стасова и французского Л. А. Дюбо. Рядом возводилось громадное здание манежа, не имевшее внутри ни одного столба и покрытое толстым кованым железом, для парадов и учений в зимнее время.

В начале июня 1826 года засушливая весна и почти полное отсутствие дождей сменилось ненастной погодой. На предложение отложить смотр Старорусского гарнизона император ответил отказом, придерживаясь принципа “солдат должен быть всегда солдатом”, то есть несмотря ни на какую погоду.

Николай прибыл в город в сопровождении графа Аракчеева и начальника штаба поселений Клейнмихеля. На другой день с раннего утра началась подготовка к смотру-параду, и она уже ознаменовалась непредвиденным эпизодом. Один из батальонов, располагавшийся на Коломце, отказался следовать к месту сбора близ солеваренного завода. Поселяне, сняв амуницию, надели ее на штыки и бросили перед командиром. Прискакавший с полуэскадроном гусар Клейнмихель хотел двинуть на усмирение действующий батальон, но Маевский уговорил не делать этого в присутствии государя и закрыть происшествие, “выписав шалунов” в армию.

Между тем император уже побывал на строительстве казарм по улице Александровской, ознакомился с солеваренным заводом, поднимался на градиры, как бабка Екатерина и брат Александр. Понаблюдал сверху и на готовившийся на огромном лугу по соседству парад гарнизона. Погода не благоприятствовала: всю ночь моросил дождь. Утром выглянуло солнце, но вскоре снова скрылось за тучами и опять заморосило.

Поселяне в потрепанном обмундировании, да еще под дождем выглядели, конечно, неприглядно. Даже действующие батальоны оставляли желать лучшего. А дальше императора ждало полное разочарование.

Размокший суглинок мешал колоннам держать равнение, лужи были настоящей западней, особенно для старших возрастов. Страстный почитатель строя и шагистики — Николай не выдержал и приказал прекратить “издевательства над фрунтом”, построиться для изъявления нужд и жалоб.

Нарушать когда-то установленный на инспекторских смотрах порядок не решился.

Разочарование сменилось раздражением, и было отчего: со всех сторон неслись жалобы, граничащие с угрозами:

— Без соли сидим по десяти дней каждый месяц, а провианту достает лишь по 25 число, а то и до 23-го.

— Летом трудимся до 11 вечера, а в 2 часа поутру снова на работу.

— В сапогах работать не дают, в любую погоду в лаптях.

— Кожа трескается от непогоды, руки и ноги приходится дегтем смазывать.

— Батальонный приказывает шинель чистить, мелом пуговицы натирать. А как ее очистишь после работы. Раньше хоть своя мужицкая одежа была на смену. А теперь казенная в праздник и в будень...

Царь не стал слушать дальше, поручив “разобраться” Аракчееву... Из Руссы поехал в Медведь. Но и здесь произошло то же самое... Итак, не какие-нибудь единицы, а сотни людей на двух смотрах просили уничтожить поселения, которые так расписывали придворные льстецы и Аракчеев. И Николай, несомненно, сопоставив увиденное и выводы Дибича, решился на значительную перестройку поселений, но отнюдь не на ликвидацию, о чем весьма сожалел впоследствии.

Начало июля. Прошел всего месяц с ухода Аракчеева и на смену Маёвскому, подавшему “личную просьбу о возвращении в армию”, в Старую Руссу прибыл генерал Леонтьев. Последовали преобразования и в самих поселениях. Солдат не действующих батальонов, то есть старше 45 лет, лишили оружия и строевой одежды, зарядили в серые казакины с красными воротниками и желтыми погонами с номером округа. Штаны из серого сукна, фуражка серая с козырьком, на околыше номер волости или роты. Отменили строевые занятия, позволили носить бороды.

Что же касается улучшения продовольствия — официально объявили: “переводятся на свое довольствие, а не от казны”. Но на место двух постояльцев к каждому хозяину с внедрением еще одной дивизии поставили трех. Генерал Эйлер, командующий артиллерией поселенного корпуса, записал тогда в дневнике: “Но они (т. е. поселяне) не довольствовались данными милостями и хотели полного возвращения прежнего быта”.

В 1829 году азиатская гостья — холера — перешла русскую границу и, несмотря на принимаемые меры, охватывала одну губернию за другой.

Болезнь считалась столь заразной, что всю Россию перерезали карантины. Письма и газеты получали проколотыми и окуренными. При въезде и выезде из деревень в угрожаемой зоне день и ночь курились костры, покрытые кучами навоза. Бывшие при них сторожа заставляли всякого проходить несколько раз под дымом.

В двадцатых числах июня появились первые больные холерой в Руссе. И без того суровые общие меры, принимаемые против эпидемии, соблюдались с особой строгостью в поселениях. Надзор за опрятностью в домах был усилен. В казармах и палатках за городом приказано было все время иметь легкие растворы хлорной извести, коей ополаскивали руки и протирали полы.

Близ церквей Никольской и Дмитриевской открыли холерные бараки и здесь же, за ними, в особом рву хоронили умерших. Больничные кареты разъезжали по городу, забирали заболевших на улице и в домах.

Отправление больных возлагалось на нижних полицейских чинов. Невежественные люди хватали всех подозрительных на холеру. Врачей не хватало. Помогали цирюльники, считавшие лучшим средством кровопускание. Отдельные “смотрители”, не имея ни малейшего понятия о происхождении холеры, запрещали употреблять в пищу кислое, соленое, сырое, заставляли выливать квас, выбрасывать овощи, сжигать сырую рыбу.

С ростом эпидемии и летальных исходов растерявшееся начальство приказало заблаговременно рыть могилы и в каждой деревне, не говоря уже о городе, иметь известное количество готовых гробов. Слухи об умышленном отравлении людей резко усилились.

... И поселяне восстали. И на Ловати, и на Волхове! “Холера и слухи об отраве послужили к тому лишь предлогом”, — писал в донесении царю шеф жандармов Бенкендорф. “Видимая цель поселян, — докладывал и посланный в Новгород генерал Строганов, — воспользоваться сим неожиданным случаем, чтобы потрясти на долгое время основания ненавидимого ими порядка”.

Инициатором и руководителем восстания стал 10-й рабочий батальон. Его командир майор Розенмейер за кражу солдатских денег был привлечен к ответственности еще самим Аракчеевым в 1825 году, но “до суда” оставался на месте.

11 июля в окуренной уксусом и можжевельником бане отказалась мыться рота Соколова. А на вечерней поверке забунтовал весь батальон, заявив, что их “хотят извести”. Розенмейер скрылся...

(В бумагах Департамента военных поселений находится дело об участии в восстании подпоручика 10-го военно-рабочего батальона Ивана Григорьевича Соколова. Соколов — единственный из офицеров, принимавший участие в возмущении. Он был среди народа, присутствовал на судилище из купцов и мещан на Торговой площади (пл. Революции) при допросе офицеров. Мещане провозгласили его Старорусским князем и называли полковником. Восставшие беспрекословно подчинялись ему.)

Вот как описывает начало восстания квартальный надзиратель Севостьянов: “Услыша шум, он прибыл к Крестецкой будке в конце города стоящей, увидел много старорусских жителей и солдат 10-го военно-рабочего батальона до 200 человек, стоявших за чертой города с кольями и поленьями, которые с азартностью кричали и били капитана Шаховского. Когда Севостьянов приказал жителям разойтись. Подоспел бывший в числе их мещанин Петр Коростынский, первый ударил его кулаком и закричал: “Ребята, сюда!” Тогда набежало много жителей и рабочих солдат, утащили Севостьянова в толпу мятежников и потащили в город. Толпа солдат с горожанами направилась с Крестецкой заставы в город. Придя на площадь, ударили в набат”.

Двумя колоннами рабочий батальон двинулся в центр Старой Руссы. Ударили в набат. Часть мещан примкнула к восставшим. Старший в городе генерал Мовес попытался на площади увещевать на род, но кто-то из толпы ударил его поленом по голове, и он вскоре скончался. Плачевно закончилась и попытка к умиротворению, предпринятая ненавистным полицмейстером Манжосом — его забросали камнями.

Через несколько часов на помощь им прибыли поселяне из Дубовицкого и Коростынского округов. Восставшие захватили гауптвахты, присутственные места, выставили караулы, разослали пикеты. У городской казны, ротных денежных ящиков поставили охрану. В следствии позднее отмечалось, что “если били и ломали, то только в силу ненависти к владельцу вещей”. На городской площади был поставлен стол, накрытый красным сукном. За ним сидели судьи, избранные из грамотных людей, среди них фельдфебель Иван Авдеев и мастеровой Леонтий Ефимов из 10-го батальона.

Когда наступило утро 12 июля, на площади появился настоятель Спасо-Преображенского монастыря архимандрит Серафим. Он пытался уговорить мятежников прекратить убийства и разойтись. Но горожане и слушать его не стали. Архимандрита принудили подписать все решения самозванного “суда”, а затем привести народ к присяге. Присягнули не выдавать зачинщиков и не изменять друг другу в случае беды.

Вместо ненавистных начальников восставшие выбирали старшин, тысяцких или комитеты из солдат и унтер-офицеров. Агитаторы рабочего батальона разошлись по всем округам поселения, поднимая их жителей на борьбу. Им активно помогали матросы речной флотилии из Взвада и Чертицко, выборные артиллеристы. Со всех сторон на суд в Старую Руссу потащили наиболее деспотичных офицеров — “холеру мертвую и живую”. Было подготовлено тридцать ямщицких троек, чтобы нанести “визит благодарности” Аракчееву. Но получили известие, что тот бежал в Тверскую губернию.

К городу приближались войска. В ночь на 13 июля вступил сводный батальон майора Ясинского и освободил арестованных, сидевших на гауптвахтах. Утром из села Медведь с тремя тысячами солдат и артиллерией прибыл командир дивизии генерал Леонтьев. Вечером с двумя батальонами карабинеров и восемью орудиями остановился под городом, в Дубовицах, командир корпуса генерал Эйлер. Имея 11 батальонов кадровых солдат и артиллерию, (последней у поселян не было), Эйлер приказал сняться с карантинной линии 8-й пехотной дивизии и спешно следовать к нему, да просил царя прислать два эскадрона гвардейцев.

Волнения в Старой Руссе на некоторое время утихли, но начались в районе. За два дня восстание охватило все восемь округов Старорусского а и перекинулось на берега Волхова.

17 июля из Княжьего Двора, где велась подготовка войск для посылки в Польшу, прибыл командир 1-й дивизии генерал Томашевский с двумя батальонами и 20 орудиями. Причем через Горцы и Коростынь уже пришлось идти со штыками наперевес, ибо сотни (если не тысячи) поселян, вооруженных кольями, косами, рогатинами, а то и просто камнями, закрывали путь на Старую Руссу. Однако Томашевскому сразу же пришлось вернуться, ибо в его отсутствие мятежники разгромили покинутый лагерь. На этот раз отряд пропустили беспрепятственно — он шел от Старой Руссы!

Эйлер, боясь, что будет отрезан, в тот же день поспешил в Новгород. При переправе через Шелонь встретил вестового с сообщением о мятеже в Австрийском полку (Кречевицы). А по прибытии в губернский центр узнал, что подобные сообщения поступили из шести округов Новгородского удела.

Правительство было объято страхом. Отзывая с театра военных действий командующего резервной армией генерала Толстого, как хорошо знающего поселения, Николай писал: “Бунт в Новгороде важнее, чем бунт в Литве, последствия могут быть страшные”.

20 июля генерал Леонтьев, ожидая атаки основных сил мятежных округов на город через Дубовицы, приказал передвинуть к мосту через Полисть наиболее надежные части. Но стоявшие здесь солдаты резервного батальона отказались уступить место. То же самое произошло на центральной площади.

21 июля восстание разгорелось с еще большей силой. К 7 часам утра в Дубовицах собрались поселяне Киевского полка и около полудня двинулись в центр города. К ним присоединились рабочие 10-го батальона и повели к переправам через Полисть, чтобы обойти орудия, наведенные на мост. Артиллеристы отказались стрелять, пехотинцы воткнули штыки в землю. Даже считавшиеся особенно надежными два батальона егерей не вступились за генерала Эмме, когда он попытался отбиваться от поселян Мекленбургского полка, которыми когда-то командовал, и отличался особой жестокостью. Ему разбили голову об стену.

Находившийся рядом генерал Леонтьев не сопротивлялся, и сам отстегнул шпагу. Но, видя гибель Эмме, по-видимому, инстинктивно бросился через дорогу к квартире. Его схватили, посыпались удары.

Когда старшие из мятежников пришли на помощь, было уже поздно. Доставленный домой, он скончался на глазах у врачей.

Всего было убито 20 офицеров поселенных войск и 30 — избиты. Вечером восставшие покинули город и разошлись по своим округам.

21 июля было кульминационной точкой восстания, и с этого дня оно резко пошло на убыль. Жизнь в Старой Руссе замерла: купцы закрыли лавки, перепуганные обыватели не показывались на улицах. Воинские части, оставшись без генералов, ждали приказов из Новгорода. Однако до умиротворения было еще далеко. Волнения во многих поселениях продолжались, а 23-го возмутился даже молчавший дотоле округ Екатеринославского полка (село Должино). По соседству с поселениями крестьяне громили имения и избивали господ.

27 июля в Старую Руссу прибыл комендант главной квартиры генерал Микулин с эскадроном улан. Он собрал находившиеся здесь резервные батальоны и зачитал приказ о переходе в Гатчину на высочайший смотр, где “можно будет высказать жалобы”. Солдаты поверили. В течение двух дней их выпроваживали отдельными отрядами. Последним под командой самого Микулина вывели 10-й рабочий батальон. За городом его сразу же окружили уланы, а перед столицей под угрозой расстрела переправили не в Гатчину, а в Кронштадт, где сразу началось следствие, длилось оно всего пять дней. Но дела на 910 листах в огромном архиве военных поселений не обнаружено. Об этом позаботился сам царь. По его приказу изъяли все сведения политического характера. Все делалось для того, чтобы представить восстание как “холерный бунт” темных, невежественных людей.

Главная роль командования восставшими солдатами в Старой Руссе принадлежала подпоручику И. Г. Соколову, а его помощниками были солдаты Матвей Забелин, Ефим Соколов, Павел Емельянов и Андрей Цыгин. Большим авторитетом пользовался среди восставших горожан ремесленный староста Кузьма Федорович Солодожников.

В городе волнения затихли, но в округах еще было неспокойно. Попытки удержать вооруженные резервные батальоны, уходившие “на смотр”, не увенчались успехом. Сюда же прибывали войска, не связанные с поселениями. Когда собралось более 30 батальонов, эскадроны гвардейской кавалерии и несколько сот казаков — всего 40 тысяч солдат и офицеров, — в Старую Руссу прибыл генерал Орлов, отличившийся при подавлении восстания декабристов.

Ноябрь. Следствие только разворачивалось, но Николай I и без него уже признал, что поселения, созданные Александром I и Аракчеевым, не только не стали надежной опорой трона, но превратились в угрозу ему. Оставшиеся в селах поселяне были переименованы в пахотных солдат и должны были платить оброк... Управление в Старой Руссе постепенно возвращалось Городской думе.

15 января 1832 года расследование было закончено по всем округам. Только в Старорусском уделе осудили 2667 участников восстания, в том числе 114 мещан и купцов. 146 поселян приговорили к наказанию кнутом от 10 до 50 ударов, 1599 — к шпицрутенам от 500 до 4 тысяч ударов, остальных — к розгам. Значительная часть без телесного наказания была приговорена к ссылке в исправительные роты Финляндии, Малороссии, Крыма и Прибалтики.

“Месяцы целые продолжалось забивание палками и засекание розгами непокорных. Все преступления, могущие случиться на этом клочке земли со стороны народа против палачей, — писал позже А. И. Герцен, — оправданы вперед!”

Восстание было подавлено. Однако царь понял, что военные поселения, созданные его братом Александром I, таят в себе угрозу трону. В ноябре 1831 года оставшиеся в деревнях поселяне были переименованы в пахотных солдат и обложены оброком. Только в 1857 году, после поражения в Крымской войне, которая показала экономическую и военную слабость России, царское правительство сняло со старорусских землеробов ненавистные мундиры. Сто тысяч крестьян были приписаны к удельному ведомству. Вновь был создан Старорусский уезд.

Вязинин И. Н. Грозы мятежные //Новгородская правда. — 1991. — 17 июля. — С. 3.

Вязинин И. Н. Старая Русса. — 3 изд. перераб. и доп. — Л., 1980. — С. 45—51.

Вязинин И. Н. Старая Русса в истории России. — Новгород, 1994. — С. 110—121.

Вязинин И. Н. Старая Русса в 1831 году //Старорусская правда. — 1971. — 23 июля.

Вязинин И. Н. Перед грозой //Новгородская правда. — 1978. — 29 сентября.

Герцен А. И. Былое и думы. — Л., 1974. — С. 253—254.

Дементьев К. И., Дементьева М. А. Печатное слово о Старой Руссе. — Новгород, 1990. — С. 115—118.

Иванова А. Зарница революции //Старорусская правда. — 1981. — 10 июля. — С. 3.

Иллюстрированный историко-статистический очерк города Старая Русса Старорусского уезда / Сост. М. И. Полянский. — Сергиев Посад, 1885. — С. 102—113.

Михайлов М. Старорусский бунт // Живой мост. — 2001. — 19 июля. — С. 2.

По древнерусским городам; Новгород. Старая Русса. Псков. Старый Изборск / Сост. Б. В. Емельянов. — M., 1983. — С. 124.

Писарев Г. А. Коростынь // Старорусская правда. — 1970. — 25, 28, 29 июля.

Поляков М. В пожаре гнева Страницы истории //Старорусская правда. — 1972. — 9, 11 августа.

Поляков М. Н. Забытые имена // Старорусская правда. — 1968. — 22 ноября.

Сергеева Н. Восстание военных поселян в Старой Руссе // Старорусская правда. — 1991. — 16, 19 июля.

Эта памятка посвящена 170-летию восстания военных поселян, которое часто называют “холерным бунтом”. До сегодняшнего дня сохранилось много воспоминаний очевидцев этих событий А. К. Гриббе, Н. И. Панаева, А. А. Эйлера, Заикина, Севостьянова и др., опубликованных в XIX веке. И в XX столетии эта тема привлекала многих авторов. На страницах старорусских и новгородских газет к каждой круглой дате обязательно публиковались новые материалы. Особенно много публикаций было приурочено к 150-летию и 160-летию этого события. Однако в этом году к 170-летию восстания появилась только одна статья в газете “Живой мост”.

[Главная страница] [Содержание - статьи и очерки] [Новости]

Copyright © 2000-2001 проф. М.В.Горбаневский,
Дизайн: SuperA&S Design

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ

МОЛИТВЫ ЗА СВЯТУЮ РУСЬ

СТАРОРУССКИЙ КРАЙ

БЛОКНОТ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА

ФОТООБЪЕКТИВ

О НАЗВАНИИ АЛЬМАНАХА

ПОИСК

КОНФЕРЕНЦИИ