|
|
|
|
|
|
Общество любителей древности ХРИСТИАНСТВО И ЭКОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕК В БОЖИЕМ МИРЕ Представление о том, что русскому православию чуждо экологическое сознание и тревоги конца ХХ столетия, глубоко неверно. Это мнение иногда пытаются обосновать на историческом прошлом России, но речь в таком случае может идти лишь о советском прошлом. Его часто стремятся оправдать ссылками на аскетические, апокалиптические и евангельские тексты, но такая позиция связана с каким-то злостным непониманием Нового Завета, самого духа Православия. Ведь в словах апостола Иоанна "Не любите мира, ни того, что в мире" (I Ин 2.15) речь идет не о природном мире, а о падшем человеческом обществе. Именно из-за пороков человека "вся тварь совокупно стенает и мучится доныне" (Рим 8.22). Под словом "тварь" следует понимать весь созданный Творцом окружающий мир, всю вселенную. "И вот, хорошо, весьма", - таковы были заключительные слова акта миротворения, донесенные Книгой Бытия (Быт 1.31). Они являются отправной точкой в обосновании христианской экологии. Напротив, все то, что губит творение, предстающее в церковном понимании как необъятный дом жизни - "ойкос", приближает к апокалиптическому финалу движение всемирной истории, от начала к концу, от "альфы" до "омеги". Но лишь претерпевший же до конца спасется (Мф 24.13), и потому противодействовать мировому злу нужно "до конца", до тех пор, пока извращенная человеческим грехом вселенная не сменится "новым небом и новой землей" (Ап 21.1). В Евангелии говорится о любви к Богу и ближнему, но не к природе. Однако в православном понимании весь богосотворенный мир продолжает оставаться носителем "дыхания жизни, причастником Святого Духа, который Творец вдохнул в человека и во все живые твари" (Быт 2.7), ибо "всякое дыхание" хвалит Господа (Псал 104.29-30), и вся живая природа, может рассматриваться как наш "ближний". Тварная материя вовсе не противостоит духу, как утверждается издавна в дуалистических, гностико-манихейских учениях, она не является ни первичной, ни вторичной, вопреки марксисткой схоластике. Касаясь пути "православного монизма", Владимир Лосский уточняет: "Благодать - это божественная сущность, которая выходит за свои пределы, выявляя себя, это природа Божества, к которой становятся причастны с помощью божественных энергий."1 Тайна действия благодатных энергий остается тайной, но ясно, что они могут пронизывать в каждый момент времени каждую каплю вещества. Творец не может лишить благодати Свое творение. Тысячелетний опыт "мироведения", сохранившийся в недрах русской культуры, позволяет точнее определить современную церковную позицию в отношении окружающей природы. Он помогает понять главное: для русского праведника любовь к ближнему покрывала собою весь мир, была любовью до конца. Глубины языка, устная народная поэзия, литература Средневековья свидетельствует об удивительном даре открытого, радостно-благоговейного отношения к "Божьему Свету" и ко всем населяющим его "тварям Божиим". Первоначала зримого мира были осмыслены, видимо, еще в архаических недрах прарусского и затем древнерусского слова. Представления восточных славян о мире складывались на протяжении нескольких тысячелетий и некоторые из них восходят к периоду индоарийской культурный общности, к III-II тысячелетиям до н.э. Таковым является убеждение о единой световой природе вселенной. Оно разительно отличалось от древнегреческой идеи о четырех противоборствующих первостихиях (огонь, воздух, вода, земля) или древнекитайской механической диалектики взаимодействия "инь" и "янь". Эта древнейшая картина мира рождалась в сознании=языке буквально от одного слова, сияние которого подобно небесной вспышке излучалось во все стороны: "свет!". Индоевропейская праоснова svt лишь в восточнославянских языках сохранила такое множество связанных по смыслу производных. Цепочка современных русских слов, древность происхождения которых несомненна, до сих пор свидетельствует о своем глубинном смысловом родстве: свет - звезда - цвет - цветок - святый - святыня - свеча - святки - сват - свадьба... В них можно видеть остатки священного жреческого языка праславян, целое сияющее мирописание. Даже загробная жизнь по древнерусским представлениям продолжалась "на том свете" - а не в античном "гадесе" или подземном "шеоле". Поразительно, уникальное по характеру русское слово "преисподняя", по сути, не имеет корня: морфологически оно состоит из трех приставок, суффикса и окончания. Отношение к земле как к чему-то низкому, недостойному, противостоящему небу и таящему в своих недрах "ад" было чуждо древнеславянской культуре, самому славянскому языку. В русской средневековой книжности и народной поэзии в отношении земли часто применялся возвышенный эпитет "светлая", причастная небу. Само слово "зем(л)я" этимологически связано с "семя", она считалась началом порождающим, хранящим подобно античной хтонической богине "Семеле" корни всего живого. "Воздух", наполняющий просторы земли, в языке понимался почти тождественно со "вздох", считался животворным и "духоносным" началом, объединяющим землю с небом - областью вечного света. Другой священной, происходящей от света, стихией была "влага"2 Она рождалась в небе и затем изливалась на землю. Это было древнее живительное "благо" славян, которые вовсе не случайно сохранили позже в церковном употреблении свое детски простодушное понимание "благодати" как небесной "светлой воды", орошающей землю. Ее носителями, "влаго-дателями", были "дождь" (по происхождению это слово является древнейшей молитвой=заклинанием: "даждь!", "по-даждь!", "по-дай!") и "роса". Общеиндоевропейский культ был хорошо известен. Он был связан с представлениями о Млечном Пути, о великой небесной "реке света". В "Ригведе" она называлась Раса, а у восточных славян, видимо, Роса или Руса. Подобные наименования имело множество рек: древнерусских (Рось, Русса, Руза), иранских (Раздан - на территории современной Армении), славянских (Розица - на территории Болгарии или озеро Рось на северо-востоке Польши) и др. Некогда верили, что во время летних мистерий, связанных с солнцеворотом и празднествами начала нового года (jar) - у славян эти мистерии назывались Руссалиями3 - все почитаемые священные реки наполнялись небесной росой, таинственно соединяясь с Млечным путем и открывая на девять дней свои "русла" для нисхождения и восхождения душ умерших предков, русал или русалок, считалось, что после кончины они уплывают по этим же рекам в волны небесного света, омывающие Солнце, что именно они посылают своим потомкам, русам или росам, живительные дожди и росы. В слове "русала" можно видеть соединение двух индоевропейских корней: rus/ros и sol/sal, связанный, собственно, с древними понятиями "светлый", "светящийся" и "солнце". Чередующаяся основа ras/ros/rus была, возможно, общим самоназванием арийских народов, эпитетом ариев: "русые, светлый, розовокожие, рыжие". От этого же корня происходили и наименования мест их обитания, следы которых можно видеть даже сейчас в огромном числе топонимических названий с основой ros/ras и ее производными. Они простираются от Северной Индии до Испании и Ирландии. Вовсе не случайно сходство этой топонимикой некоторых древних этнонимов: русы, рутены, руги и далее "ра-роги", "п-руссы", "бо-русы", "пе-рсы", "па-рсы", "па-ризии" и пр., они принадлежали народам, жившим в "по-русье", по окраинам общей индоарийской прародины, Роси = Руси. Архаичность праславянской и ее преемниц, прарусской и затем древнерусской культур, словно застывших на два тысячелетия в непроходимых глухих лесах Восточной Европы, уже давно не вызывает сомнений. И поэтому неудивительно, что именно в восточнославянских языках сохранилась первоначальная близость самоназвания русов и имен некоторых особо почитавшихся ими животных и растений. Все они считались родственными, священными, в первую очередь, потому что имели золотисто-рыжую или розово-бурую окраску - были "русыми": таковы названия "рысь", "россомаха", "пороз" или "поросенок", "барс", "барсук", а также "медведь", табуированное, запретное имя которого можно реконструировать на основе метатезы латинского ursus в виде основы rus, откуда далее выводятся производные "рус", "рыж", или, в перевернутом виде, "урш", "урк", "орш", "орк"... (На вариациях этой основы строится целый ряд индоевропейских собственных имен: Урсул, Урсула, Урхо, Арсен, Рушан, Рустик и др.). Сходным образом восточные славяне называют важнейшие для их жизни злаки: "рожь" и "просо". Световое, небесное начало в религиозной космогонии восточных славян породило целый мир, созданный из родственных стихий, явлений и существ - носителей искр изначального света. Древние русы также вели от него свое происхождение, именовались его сынами, считали себя одного рода с окружающей природой - с "землей руськой", "русыми", "росными" реками, с небесной Рисой-Росой, с животными, растениями. Язык дает возможность почувствовать глубину этого естественного родства, простирающегося на все мироздание. На нем строилась изначальная "русская вера", сохранявшая в течение десятков веков черты первобытного единобожия. Она представляла собою возвышенную религию обожествления света, связанную с культом огня=костра, дождей и рос, природного мира и душ умерших предков, обитавших на "ином свете": на солнце, звездах, Млечном пути. Верховным божеством считался Сварог, солнцеподобный светоподатель. После принятия христианства многие элементы этой "естественной религии" получили новое, свехприродное истолкование, были очеловечены и одухотворены: истинный свет стал нетварным и незримым, благодать - невещественной и непостижимой, неощутимой телесно, родство - духовным, а не плотским. Отношение к окружающему миру углубилось, но сохранило свой радостно-молитвенный характер. Начиная с ХI века на Русь вместе с переводами сочинений византийских авторов проникли библейские представления о рае. Они несли с собою многочисленные литературные образы "рая мысленного", "рая словесного". Созерцаемый лишь умом вечнозеленый божественный сад описывался в излюбленных русскими книжниками сочинениях св. Иоанна Дамаскина "Слово на Рождество Христово", св. Григория Богослова "Слово на новую неделю и на весну", св. Кирилла "Слово на Антипасху и на новую неделю". В "Шестодневе" Иоанна Экзарха Болгарского - одном из ранних образов православной космологии - приводились описания цветущих лугов, нив и лесов, всей земной природы, воздающей вместе с человеком хвалы своему Создателю. Говоря о природном, некнижном отношении к природе, вовсе не обязательно обращаться за примерами к песням, былинам, сказкам и поверьям, материал которых необычайно богат и уже достаточно хорошо изучен. Интересно отметить другое: сами названия обитателей живого мира, растений или рек, озер, холмов, урочищ нередко являются подлинными поэтическими сокровищами, в которых также проявляется богатство человеческой души, любовь к творению Божию. Например, слово "дуб" некогда звучало как "добр" (откуда производное "дубрава") и означало "доброе дерево", название "береза" сродни слову "брезжить" (слабо светиться во тьме), "калина" или "клен" казались "раскаленными" от спелых ягод и осенней листвы, слово "папоротник" происходит от старинного "папороть" (крыло), его зелень и в самом деле напоминает птичьи крылья. Летучий красный жучок "божья коровка" - это искаженное "Божья кровка", он напоминал нашим предкам капельку крови и некогда считался священным посланцем неба. "Гусеница" в движении напоминает гусиную шею, "кузнечик" словно льет по тончайшему металлу... Русский язык сохранил на многие века это адамово восхищение миром, переданное в слове. Его можно почувствовать и в названиях озер Светлояр (ослепительно светлое), Плещеево (беспокойное от ветра), рек Молота (с меловой, белесой водой), Непрядва (с водой тихой, без ряби), в имениях тихой, дремлющей Пьяны, быстрой Торопы, журчащей Ковы, бездонных Тьмы или Уводи, в наименованиях отдельных местностей: Гремячий Ключ, Звени-Гора, Обоянь, Горицы, Любань, Лебедянь, Радунь. Немногочисленные дошедшие до нас светские произведения средневековой литературы почти неизменно наполнены восторгом перед окружающим Божьим миром. Киевский князь Владимир Мономах в своем "Поучении" (ХII в.) восклицал: "Кто не похваляет, не прославляет силы Твоея и Твоих великих чудес и доброт, устроенных на семь свете: како небо устроено, како ли солнце, како ли луна, како ли звезды, и там и свет, и земля на водах положена, Господи, Твоим промыслом! Зверье разноличнии, и птица и рыбы украшено Твоим промыслом. Господи! <...> И сему ся подивуемы, како птица небесныя изъ ирья идут, и первое, в наше руце, и не ставятся на одной земли, но и сильныя и худыя идут по всемъ землямъ Божиимъ повелениемъ, да пополнятся леси и поля."4 В народно-поэтическом представлении о рае, о райском мире церковная традиция смешивалась с дохристианскими славянскими образами небесного "ирия", где покоились после кончины души предков, вестниками которых считались птицы. Совершенно исключительное место в народных средневековых представлениях о рае занимает почитание цветов. Оно во многом было предопределено языком (близостью слов "свет" и "цвет"), а также обостренным зрительным восприятием в северном мире этих россыпей многоцветных живых огней, словно упавших с небес. В отличие от книжных, вполне условных "цветов сладкоуханных" или "кринов сельных" в народной поэзии каждый цветок имел свое звучное имя и неповторимый облик, поражавший воображение: горицвет, медуница, незабудка, лютик, яснотка... Цветущие луга казались созвездиями: звезда - цветок. На юге Руси был известен и очень ценим древний апокриф о сотворении из цветов первой жены Адама, которая была им отвергнута, избежала падения и стала впоследствии Девой Марией. 5 Образы идеальной природы представляли в церковной литературе особую "словесную иконопись", и потому были лишены конкретных черт. Западнорусский писатель ХII столетия Кирилл Туровский в "Слове на Антипасху" связывал образы рая с некими чудесными "богоплодными деревами", питающими святых угодников. Растительные метафоры вечности, изобилия, богосотворенности, разумеется, не имели ничего общего со скромной красотой русских земель. В сербской редакции "Александрии" (ХV в.) описывался сказочный Макаринский остров, где лето не кончается, где растения "едина зреяху, друзии же цветяху, инки перезвеваху, плода же их множества на земли лежаху". 6 В отличие от народной поэзии, в русской средневековой литературе было сравнительно мало описаний зверей, в ХIII-ХIV веках они почти полностью отсутствовали, с ХVI века стал господствовать антропоцентрических подход в изображении тварного мира, а спустя столетие звери представали чаще всего плененными, страдающими, боязливыми. Из сородичей, а затем из врагов, они превратились в рабов человека, впрочем, их образы остались в литературе вполне условными, как и образы растительного мира. Суховатая книжная отвлеченность, в конечном счете, вела к фантастической экзотике, к описаниям различных "рахманских земель" или "опоньских царств". Но, соединяясь со стихией народного творчества, она рождала нередко удивительные поэтические описания дубрав и рощ, холмов и лугов, водотеч и удолий. В "Повести Временных лет" и "Слове о Полку Игореве" (ХII в.), в "Молении Даниила Заточника" (ХIII в.), "Сказании о Мамаевом побоище" (ХIV в.) можно найти начальные истоки русского литературного пейзажа. Далеко не все в природе становилось объектом внимания средневековых авторов: ее описания были в той или иной степени изображениями "святых мест", связанных с жизнью Христа, Богоматери или святых, иначе говоря, только "святые", только нечто особенное считалось достойным воплощения в книжном слове. Быть может, поэтому русский пейзаж с самого возникновения был по преимуществу весенним, радостным, пасхальным: живая природа воскресала со Христом и чувства человека стремились вслед. С необычайной духовной силой этот мотив торжества над смертью и всеобщего воскресения проявился в страшную эпоху татарского нашествия. В "Слове о погибели Русской земли" (ХIII в.) знаменитый панорамный пейзаж был увиден будто взором летящего ангела: "О, светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокими, дубравами чистыми, польми дивными, зверьми различными, птицами бещисленными", далее описание переходило на мир человека: "городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковными, и князьями грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси исполнена земля Руская, о правоверная вера християньская!".7 Здесь проявилась одна из глубинных черт русской культуры: отношение к миру природы и к человеческой истории, основанное на противостоянии смерти, их "многие красоты" побеждали небытие, вновь и вновь влекли к себе и созидали жизнь. Сотворенный мир изображался либо как непрестанно воскресающий, ибо как земное подобие вечной, райской жизни. В последнем случае это была нетронутая человеком девственная природа. Отсюда происходило собственно русское почитание "пустыни", то есть ненаселенных мест. В отличие от западного или византийского христианства, такие места не считались проклятыми, еще не отвоеванными церковью у дьявола. Туда уходили "спасаться" русские пустынники и отшельники. Епифаний Премудрый, писатель рубежа ХIV-ХV веков, в "Житии преподобного Сергия Радонежского" упоминал "великий лес", окружавший святого: "Ни пути морского ниоткуду же, и не мимоходящего, ни посещающего, но округ места того, все лес, все пустыня."8 По всеобщему убеждению и простых людей, и многомудрых книжников дикая природа или дикие звери не могли быть опасны праведнику, живущему подобно окружающему его миру по Божьему закону. Любовь к ближнему в "пустыне" превращалась для него в любовь к тварям Божиим. Епифаний Премудрый так писал о жизни великого подвижника, ушедшего от мира: "Мнози бо тогда зверие часто нахождаху на но, не токмо въ нощи, но и въ дни; бяху же зверие - стада влъков, выюще и ревуще, иногда же и медведи. Преподобный же Сергий, аще и въ мале устрашашеся, яко человекъ, но обаче молитву прилежно к Богу простироше, <...> и тако милостию Божею пребысть от них невреженъ: зверие убо отхожаху от него, а пакости ему ни единыа не сотворше <...> благодать бо Божиа съблюдаше его. <...> И вся ему покаряются, яко же древле Адаму превозданному преже преступлениа Заповеди Господия."9 От средневековой эпохи почитание "пустынь" перешло в Новое время и кое-где, особенно в среде старообрядцев, дожило до ХХ столетия. Нетронутая природа воспринималась подобно нерукотворному храму, в котором ощутимо присутствие Божие. "Пустыни" считались также "заповедными местами": там природа не помрачена человеческим грехом и остается верной заповедям Творца. Но одновременно эти земли, леса, луга, озера могли быть "заповеданы", завещаны их владельцам монастырю или церкви - в них можно видеть отдаленный прообраз современных заповедников. Для каждого храма и особенно монастыря избиралось место "лепообразное" или "зело красное". Распространенные книжные эпитеты нельзя считать лишь признаками определенного литературного стиля, они отражали несомненные архитектурные вкусы эпохи: храм должен был увенчивать собою природный ландшафт и был неотрывен от окружающего живого пространства. Уже упоминавшееся "Житие преподобного Сергия" содержит описания усилий человека по премудрому устроению обители и "окрестных", словно осененных знаменем креста, земель: "Дивъно бо поистине бе тогда у них бываемом видети: не сущу от них далече лесу <...> но иде же келиам зиждемым стояти поставленым, ту же под ними и древеса яко осеняющи обтахуся, шумяще стояху. Окресть же церкви часто колоды и пение повсюду обреташеся, ту же и различная сеахуся семена, яко на устроение отраднымъ землемью."10 В течение всего русского средневековья монастырская и мирская хозяйственная деятельность была в высшей степени экологической по характеру, ее основой был молитвенный труд. В поучительном слове главы Русской церкви митрополита Даниила (начало ХVI века) благоговейное созерцание природного мира почиталось как истинное "богомудрие", неизменно связанное с человеческим трудом, призванном продолжить акт творения. Такое "сотворчество" не могло нарушить замысла Божия о мире, оно было чуждо средневековой западной "миробоязни" или иной крайности - ренессанского пафоса "овладения природой". В своей преобразовательной деятельности русский человек шел от церковного или домового храма - этого зримого центра окружающего мира и его рукотворного завершения - в окрестный природный храм. Митрополит Даниил призывал: "И аще хошеши прохладитися, изыди на предверие храмины твоея и виждь небо, солнце, луну, звезды, облака ови высоци, ови же нижайше, и в сих прохлаждайся, смотря их доброту, и прослави тех творца Христа Бога. Ибо есть истинное любомудрие". И далее: "...обойди кругом храмины твоея, ище же и другую и прочаа, такоте и двор твой, и аще что разсыпася, или пасти ся хощетъ съзидай, ветхаа поновляй, неутвержденнаа укрепи, прах и гной згребай вместо, да ти къ плодоносию вещь угодна будет."11 Труды молитвенные и телесные на разделялись, духовное соединялось с вещественным в деле каждодневного, непрерывного мироустроения. Область деятельности все дальше распространялась "по округе". За пределами своей обители человек постепенно оказывался в нерукотворном мире и возвращался к молитве, чтобы вслед за тем продолжить ее трудом: "аще не досстало ти есть, изыди на поле селъ твоих, и виждь нивы твоя, умножающе плоды ово пшеницею, ово ячъмень и прочаа, и траву зеленеющуся, и цветы красныа, горы же и холми, и удолиа, и озера, и источники, и реки, и сими прохлаждайся, и проставляй Бога, иже тебе ради вся сна сътворшаго."12 Молитвенный труд "на земле Божией", проникнутый евангельским "непрестанным благодарением" Творцу, преодолевал ветхозаветное проклятие труду, считавшемуся уделом простецов и грешников - "людей земли". Неизвестный автор одной из повестей о Смутном времени, так называемой "Летописной книги" (1621) лучше других выразил это совершенно забытое впоследствии ощущение весеннего, радостного, пасхального труда на воскресающей земле, под бесконечным Божиим небом: "Юше зиме прошедши, <...> весна празднуется, время начинает веселити смертныхъ, на воздухе светлостию блистаяся. Растаявшу снегу и тиху веющу ветру, и во пространные потокы источницы протекаютъ, тогда ратий раломъ погружаеть и сладкую брозду прочертаетъ и плододателя Бога на помощь призывает; растуть желды (жатвы), и зеленеютца поля, и новымъ лествиемъ облачаютца древеса, и отовсюду украшаютца плоды земля, поют птицы сладким воспеваниемъ <...>"13 Радостный, "сладкий" труд земледельца на Руси понимался как человеческий долг благовествования природе, проповедь - делом рук своих, на которую чудесно "откликается" неодушевленная, но живая материя. (Русские сказки наполнены такими сюжетами). Эта деятельность считалась священной, богоугодной, поскольку продолжала за пределом людского мира дело апостолов: очеловечивала и христианизировала творение. Глубокий смысл евангельских притч, в которых апостольское служение сравнивается с сельским трудом, связывается с образами пахарей, сеятелей, жнецов, виноградарей, пастухов, в конечном счете, означал непрестанное миссионерство - до "концов вселенныя", продолжение в природном мире слова делом. Одной из духовных вершин западного христианства являлась жизнь св. Франциска Асизского (ХIII в.), проповедавшего Евангелие даже животным: "братьям птицам", "брату волку"... В русском православии святые и подвижники стремились не только проповедовать "имеющим уши" Слово Божие, но также "истолковывать" его своим трудом по всему природному миру. Преп. Сергий Радонежский в соответствии с народными сказаниями о его жизни не просто пребывал в мире и согласии с дикими зверями, но и трудился вместе с медведем над постройкой монастырской обители: зверь служил не ему, а вместе с ним служил Богу. Знаменательно, что именно этот сверхъестественный эпизод из жизни святого был особенно любим в православной России, выражая необычайно важную черту русского народного благочестия - стремление к деятельному, а не только созерцательному единству со всем миром в служении Богу. Труд "во славу Божию" был краеугольным камнем русской православной экологии. Высочайшим достижением в развитии этой тенденции в народно-церковной культуре в целом явилась многовековая деятельность крупнейших монастырей: Троице-Сергиевой Лавры, Кирило-Белозерского, Валаамского и многих других, но особенно - Соловецкого монастыря. Своего расцвета он достиг уже в ХVI веке и за 400 лет совершенно преобразил огромную область Белого моря и жизнь его побережий. Монахи занимались морским промыслом: ловлей рыбы и заготовкой сельди. Им удалось приручить северных оленей и начать разведение за Полярным кругом домашнего скота, что позволило сохранить от истребления многих диких животных и значительно увеличить население прежде пустынного края. Монастырь прокладывал важнейшие дороги, оборудовал порты, с его помощью было налажено судоходство в Белом море и прилегающих реках. Монахам принадлежала заслуга в создании на Соловецком архипелаге образцовой ирригационной системы, в акклиматизации фруктовых деревьев и даже роз, в организации тепличного хозяйства. Оставим в стороне такие чисто технические достижения, как строительство на соловецком острове во второй половине ХIХ века самой северной в мире железной дороги, первой в России электростанции, давшей ток уже в 1912 году, и первого в стране сухого дока для ремонта морских судов. Вся эта деятельность оставалась экологичной, это был первый росток чисто православной экономики. Сергий Булгаков в "Философии хозяйства" (1912) дал замечательное богословское обоснование христианской экологии, завершая целую традицию отечественной мысли. Идея союза науки и техники верой уже вызревала в трудах М.Ломоносова и А.Болотова, Д.Докучаева и Д. Менделеева, о.Павла Флоренского и В.Вернадского. Удивительная, многообещающая возможность развития самой передовой техники под эгидой Православной церкви, перспектива создания особого типа цивилизации, чуждой духу безудержного истребления=потребления была насильственно прервана большевистской революцией.
_________________________ После 1917 года с помощью всеобщего террора и репрессий в России удалось насадить абсурдную и преступную одновременно гулаговскую экономику - эту поистине дьявольскую пародию на монастырскую систему хозяйства. Коммунистический строй оказался одновременно богоборческим, человеконенавистническим и природоборческим. Последствия семидесятилетней атеистической диктатуры слишком хорошо известны. Репрессии унесли около трети населения страны и почти разрушили церковь. Были затоплены миллионы гектаров плодоносных земель, лесов, а с ними - города, села, монастыри... Отходами промышленности отравлена атмосфера, реки, озера, почвы и подпочвенные воды. В результате глобального нарушения климата, ядерных катастроф, массового захоронения в земле и морских глубинах радиоактивных отходов, нарушения озонового слоя планеты, хищнического истребления диких животных, лесов, полезных ископаемых, все человечество, а не только Россия, оказалось перед угрозой близкой экологической катастрофы.14 Крах этой сатанинской цивилизации был неизбежен. Но беды земли продолжаются. На наших глазах в глубочайший кризис погружается западный мир, оказавшийся неспособным обуздать созданное им и "международное сообщество потребления". В условиях чудовищной экономической разрухи посткоммунистическая Россия первой из развитых стран поневоле вступила в "постиндустриальную" фазу существования. Но как же развиваться дальше, когда границы жизни уже перейдены в самых разных областях? Ответ на этот вопрос не способны дать ни законы экономики, ни футурология, ни социология, ни точные науки, поскольку непрогнозируемым является самый главный элемент системы - humane factor, точнее, фактор свободной человеческой воли, воли к жизни. На пороге следующего тысячелетия "экологический императив" развития, сформулированный в 1980-х годах академиком Никитой Моисеевым, оказывается неразрывно связанным с "нравственным императивом". Александра Солженицына. В его призыве ко всеобщему "раскаянию и самоограничению" проявился, казалось бы, навсегда забытый основной завет тысячелетней русской культуры, ее нестяжательский дух. В этом соединении видится наша единственная надежда на выживание, и не только для нас, но и для остального человечества. Вряд ли современные правители России, которые живут жизнью хищных однодневных эфемерид, понимают, что остановить губительный для всех и навсегда экологический коллапс способны лишь правда и раскаяние, поля и вера. Тут не поможет ни наркотик ультра-популизма, ни дальнейшее грубое насилие над народом и природой: природу не расстреляешь! Но что значит вернуться к экологическим заветам Православия? Что это может означать не лично для отдельного человека, а для России в целом? Это значит, во-первых, осмелиться сказать вслух самую очевидную правду: ГУЛАГ для природы, ГУЛАГ для животных еще не уничтожен, и это грозит возвратом к рабству для всех, к насилию надо всеми. Это значит также суметь обуздать человеческие страсти, неостановимую жажду потребления. И начать действовать, пусть с самого малого, необходимо немедленно. В нынешней России экономическая роль Церкви ничтожна. Русское православие переживает труднейший новый период храмосозидания - возвращения церковной собственности, реставрации и возрождения церквей и монастырей, восстановления церковных ремесел, образования, культуры. Но уже сейчас необходимо начать выходить за стены храмов, за монастырские ограды. Заветы русского старчества - "окормление народа словом и хлебом" - требует вновь соединить молитвы и духовные подвиги с участием в общественной и хозяйственной деятельности. Важнейшим долгом просвещения и благотворительности становится изменение отношения человека к труду, ставшему в России всеобщим проклятием в эпоху воинствующего безбожия, а на Западе граничащему с абсурдом "потребления ради потребления". Одного лишь христианского слова в защиту природного мира, при всей его огромной важности, уже недостаточно. Необходимо восстановить традиции народного природопочитания в сознании и в повседневной жизни. И здесь совершенно неоценима роль монастырей. Только они в состоянии сейчас реально соединить труд и молитву, хозяйственную деятельность с любовью к природе. Сейчас в России уже около четырех сотен монастырей. Не стоит обольщаться, многие из них находятся в плачевном состоянии, но среди наиболее крепких уже начинается постепенный возврат к опыту прошлого, соединенному с трезвым представлением о современных нуждах. Проходит и посткоммунистическое оцепенение, неспособность продолжить молитву трудом. По-видимому, началом начал в наши дни должно стать переосмысление с позиций православной экологии целого ряда церковных обычаев, больно ранящих и окружающую природу, и христианское сознание. В самом деле, если Православие запрещает принесение кровавых жертв, охраняя живую жизнь, то почему же существуют еще "зеленые" жертвы, почему молитва "Спаси и сохрани" не распространяется на брошенных домашних животных, одичавший скот, на растения, воду, землю, воздух?.. До сих пор в день св. Троицы и на Рождество Христово в России губятся в угоду простонародным бездумным представлениям о "благолепии" праздника целые леса молодых берез и елей, срубаемых под корень. Еще в середине ХIХ века св. Синод Русской Православной церкви постановил настойчиво противодействовать этому нелепому обычаю, суть которого состоит вовсе не в украшении храмов и не в имитации "зеленых кущ", а в благословении живой природы, в окроплении святой водой ее живых икон, приносимых веток или цветов. Необходимо вернуться к мудрой сдержанной простоте этих символических по сути обрядов. Быть может, именно в дни Рождества Христова важна будет проповедь любви и благоволения человека ко всему Божьему Творению: к животным, которые первыми согрели своим дыханием Христа, к травам, на которых возлежала Божья Матерь, приютившись в пещере, к горам и землям, звездам и всем стихиям мира. На Троицу церковный праздник можно было бы соединить с молебнами и водосвятием в рощах, лугах, городских парках, с праздниками цветов, художественными выставками, ярмарками экологических продуктов и товаров, представлениями с участием животных, с экологическими съездами и конференциями. Благовещение в русских народных святцах считалось праздником птиц, отпускаемых хозяевами на свободу, этот прекрасный обычай, как и ряд других, например, "Лошадиный праздник" в день святых Флора и Лавра, достойны возрождения. Несомненно, монастырские хозяйства могут взять под свою опеку питомники саженцев вербы, берез, елей и саму предпраздничную торговлю этими дарами природы. В деле охраны живого мира Церковь не может далее оставаться безучастной, ее голос должен зазвучать в русском обществе и ее первые добрые дела будут с благодарностью поддержаны, наряду с другими делами христианского милосердия. В условиях крупных городов экологическая деятельность церквей и монастырей естественно ограничена и во многом предопределена современной урбанистической культурой. Но и здесь роль православной инициативы огромны. Самым естественным является защита совместно с городскими обществами охраны природы: воздуха, вод, почв, зеленых насаждений, животных. Городские монастыри могли бы участвовать в акклиматизации и выведении новых видов городских декоративных растений, борьбе с шумом. Прямой долг верующих - забота об озеленении новосоздаваемых кладбищ, об охране старых. Но еще более насущным является, пожалуй, участие в охране домашних животных и городских птиц. Достаточно начать с организации православной ветеринарной помощи: содействие в уходе за животными, их питании, лечении, стерилизации, поиске приюта для их потомства. Нравственно необходимо христианское противостояние равнодушию и жестокости в отношении к представителям живой или неживой природы. К пикетам защитников окружающей среды на берегах отравленных рек или прудов, у стен заводов, загрязняющих воздух или у живодерен важно присоединить молитвы верующих. Нужно с крестными ходами публично освящать закладку новых городских парков, благословлять цветники, скверы, сады, городские пруды, реки и родники, старинные деревья... Русская церковь, несмотря на свою бедность, никогда не ограничится лишь реставрацией храмов, не остановится на незримой черте, отделяющей островки преображенной любовью земли от "окрестной" мерзости и запустения, ибо "Господня Земля и исполнение ея". В малых городах и сельской местности монастыри и церкви призваны в еще большей степени стать очагами экологического оздоровления России, начать всеобщий покаянный возврат к Богу и Божьему миру. Вспомним, что еще в 1920-х годах, до окончательного разгрома большевиками, крупнейшие монастырские "коммуны" ощутимо участвовали в местной экономике, продолжая в невероятно сложных условиях трудовые традиции Православия. Их опыт очень важно учесть сейчас при восстановлении экологической агрокультуры, охране и возрождении лесов и лесополос, пахотных земель,рек, водоемов, природных источников. Современные монастыри могли бы участвовать в акклиматизации сельскохозяйственных растений, их гибридизации и селекции, в создании образцовых прудовых хозяйств, пасек, местных систем ирригации, маломощных речных электростанций. Перспективным направлением в их деятельности явилось бы выращивание лекарственных растений и производство экологически чистых и лечебных продуктов питания для детей, их матерей и больных. Важен также возврат к использованию для местных нужд гужевого транспорта, участие в развитии коневодства и северного животноводства. В экологической деятельности монастырей их первейшими союзниками оказываются государственные заповедники и заказники. Общие цели охраны природного мира могут дать при соединении молитвенного и научного опытов, замечательные результаты. Там, где это возможно, вокруг монастырей или поблизости от них, нужно стремиться создавать заповедные зоны разного характера. Авторитет Церкви и молитвенный труд позволяет не только защитить от поругания, но и восстановить природный мир. Лишь экологичное, "софийное" отношение к "земле Божией" возродит изначальную миссионерскую роль человека и его евангельские обязательства от отношению к окружающему миру. Богатства древней русской культуры и весь горький опыт богоотступничества ХХ века свидетельствуют об одном: возврат к природе - это возврат к праведности. Радость бытия в единстве с Божиим миром, всеми его обитателями и стихиями, можно обрести, лишь отказавшись от безудержного и бездумного потребления, лишь обратившись с покаянием ко "Творцу всяческая". Православная экология - это пасхальный, воскрешающий труд во славу Божию. В нем звучит тысячелетняя молитва праведников о спасении всего мира, всего творения. Остановимся, теперь уже на границах бытия и небытия, и начнем с верой защиту этих священных границ от смертоносного богоборческого безумия. С нами Бог! В.Байдин РУССКИЙ ХРИСТИАНСКИЙ ГУМАНИТАРНЫЙ ИНСТИТУТ _____________________ 1 Vladimir Losski. Essai sur la theologie mystique de l'Eglise d'Orient. Paris, 1990, p.159. 2 Слово "вода", связанное с индоевропейским wotar можно сблизить с общеславянской основой vatr и с рядом понятий, означающих нагретую влагу: "утроба", "утро" и "ведро" (влажное, туманное, теплое время), "ватра" ("костер", первоначально для нагрева воды) и "ватрушка" (пирог с начинкой из вареного творога). 3 Ср. с латинским rosalia - то же значение. 4 "Памятники литературы Древней Руси", вып.I, М., 1978, с.396-398. 5 Сумцов Н.Ф. Очерки истории южнорусских апокрифических сказаний и песен. Киев, 1886, с.32-37. 6 Там же, с.108. 7 "Памятники литературы Древней Руси", вып.3, М., 1980, с.130. 8 Там же, вып.4, М., 1981, с.296. 9 Там же, с.304-306. 10 Там же, с.320. 11 Цит. по: Жмякин В. Митрополит Даниил и его сочинения. М., 1881. Отдел приложений, с.25. 12 Там же, с.25-26. 13 Цит. по: Древнерусская литература. Изображение природы и человека. "Наследие". М., 1995, с.65. 14 B.Komarov. Le ronge et le vert. La destruction de la nature en URSS. Paris, 1981.
|
|
